Она принадлежит к поколению актрис, которых называли звездами советского экрана. Если сегодня кинозвезды рождаются в количестве нескольких десятков в год, то такое же количество актрис удостоилось этого звания за весь советский период - почти семьдесят лет. И сорок из них на экране царила Людмила Касаткина - женщина с характером, уникальным тембром голоса и очарованием, не подходящим ни под какие стандарты красоты. А в Театре Армии актриса-легенда служит уже шестьдесят лет! Свой юбилейный вечер, начавшийся спектаклем Странная миссис Сэвидж и продолжившийся поздравлениями Иосифа Кобзона, Николая Цискаридзе, Светланы Немоляевой, Александра Лазарева, юбилярша завершила пятиминутным степом.

- Когда мне сказали, что с момента моего поступления в театр - 1 августа 1947 года - прошло шестьдесят лет, я удивилась: Ну перестаньте, не надо шутить. Этого просто не может быть! У меня не было времени замечать, как пролетает жизнь. Я помню день, когда мы с Люсей Фетисовой - замечательной, рано ушедшей из жизни актрисой - принимали присягу. Помню, как давали клятву - прочли текст о том, что будем хранить какую-то тайну.

- По прошествии стольких лет можете уже огласить, какую тайну хранили?

- Вот едем мы с концертами в какую-то воинскую часть. И все вдруг оживляются: Смотрите, какие пушки стоят! А у меня близорукость минус пять. Я этих пушек в принципе не видела. В этом отношении я была просто находкой для воинского театра.

- У вас есть какое-то воинское звание?

- Нет. Мы считались вольнонаемными в Театре Советской Армии. Загляните в мою трудовую книжку - там всего одна запись. Когда я умру, там появится вторая запись, и можно будет подсчитать мой общий трудовой стаж.

- Людмила Ивановна, откуда такая преданность одному театру?

- Я с самого начала была очень счастлива тем, что попала именно в этот театр, театр героико-патриотической темы (немодной теперь). Но тогда тематика этого театра была очень актуальной. И актуальной для меня, поскольку война коснулась меня непосредственно.

Летом сорок первого мама отправила меня к бабушке под Вязьму. Однажды утром, выйдя из дому, я увидела, как по проселочной дороге в пыли мчался всадник и кричал: Война! Правда, до нас, детей, не дошло, что это такое, но когда с полей побежали женщины, завыли, закричали и когда, услышав плач своих хозяек, замычали и захрюкали коровы и свиньи, стало ясно, что случилось что-то страшное. Мы услышали немецкие самолеты, тяжелые, летящие с бомбами на Москву. Взрывов было так много, что нам казалось - Москва разбита. Я никак не могла дождаться маму, которая должна была приехать за мной. А когда в округе стали сбрасывать десанты, сказала бабушке: Мама не смогла приехать, я ухожу . Бабушка положила мне в узелок хлебушка, два яйца, сальца, поплакала и проводила меня. Мы шли огромной толпой к Можайску, вместе с отступающей армией. Сто двадцать километров за несколько суток. Бомбежки были так часты, что приходилось скрываться в болотах. Узелок я, конечно, потеряла.

А когда пришли на станцию, невозможно было забраться в поезд - прорваться сквозь толпу. И я плакала вслед уходящим поездам. Присела, совершенно обессилевшая, как вдруг услышала крик мамы! Она пробиралась мне навстречу, и вот так счастливо мы друг друга нашли. С мамой нам уже удалось влезть в тамбур. А в Москве, в Борисоглебском переулке, где жила в подвальном помещении наша семья, мы с ней во время всех этих ужасных бомбежек (тогда взлетел памятник Тимирязеву), которые шли до 16 октября, уже не ходили прятаться.

- Вы до сих пор помните дату?

- Что остается? Не то, что ты разумом помнишь, а то, что помнишь сердцем. Кровь, крики, женщина, потерявшая троих детей, рвущая на себе волосы, воющая, повторявшая имя своего мужа. Все, что я видела на войне, - помню. Не случайно в моей биографии возник фильм Вызываем огонь на себя . В этом фильме, который мы сделали к двадцатилетию Победы, была сцена: Аня Морозова вдруг видит убитым Костю Поварова, который шел к ней на связь. Ни мама, ни сестры не должны узнать, кем он был для нее. Я вбегаю по лестнице в комнату, держусь две-три секунды - и падаю в настоящий обморок!

...Лет двадцать мне снился один фрагмент, которого в фильме не было. Я бегу от немцев, спрятаться негде, есть какой-то сарай, я должна подняться по лестнице... До сих пор ищу это место. Я ПРОЖИВАЛА жизнь моей Ани, в этом все дело.

- Почему вы не стараетесь забыть войну?

- Умом забываю. Разве что какой-то эпизод из жизни расскажу молодой актрисе, если нужно для роли. Но сны-то я вижу и поделать с собой ничего не могу. Иногда просыпаюсь от ужаса, от крика своего, от слез. Очень редко во сне вижу себя счастливой, шлепающей по лужам босиком, в брызгах, под солнцем после дождя. Это такое счастье.

- Говорят, чтобы стать хорошей актрисой, надо пострадать. Ваш талант - родом из детства?

- Оттуда все идет. Мы жили на двенадцати метрах, я спала на столе, брат - под столом. На кровати - мама с папой, на диванчике - мамина сестра. В наше подвальное окно весной лилась вода. И помню, как бегали крысы, которых я очень боюсь, поэтому привыкла оставлять им еду, чтобы они не набросились на меня. Наверное, отсюда такая возбудимость - колоссальное чувство для актера. (Я вижу возбудимость у Сережи Безрукова и кричу про себя: Ура, он есть, он - мой, это - артист .) Я взяла у Алексея Дмитриевича Попова и его ученика Сергея Колосова самое главное: между словами играть и прожить - огромная дистанция. Однажды после моей драматической сцены, на которой весь зал встал, меня вызвал к себе Алексей Дмитриевич: Ты знаешь, драматических актрис сейчас не хватает. Откуда в тебе это? Почему ты так чувствуешь?

Но я сегодня тоскую о том, что забыли мои комедийные роли. Ведь приличные были работы в Укротительнице тигров и Медовом месяце , правда?

- Или потрясающая Душечка , в которой и юмор и драма.

- Очень люблю рассказы Чехова! Такая ирония над женщинами звучит в его рассказах! Мы себя не видим, но мы очень смешные. Когда иронизируешь над собой, то ничего из себя не корчишь. На самом деле я - смешная. Я - комедийная. Колосов мне объяснил, что и Чехов иронизирует над Душечкой. Что троих с одинаковой страстью любить нельзя. Я как-то говорю Вале Гафту: Почему ты не пишешь эпиграммы на меня? Какую изумительную эпиграмму ты написал на Доронину... А он мне: Люся, если бы в твоей биографии не было Душечки , может, и написал бы. Но я болен Душечкой .

- Ваше женское обаяние носит аристократический оттенок. Плюс чувство собственного достоинства и вкус. Многие зрители вашего театра уверены, что вы - генеральская дочь. Как случилось, что девочка из крестьянской семьи, бежавшей в город от раскулачивания, так легко поступила в ГИТИС?

- Я пережила белокровие, и в 14 лет стало ясно, что в балет, которым я занималась до этого, больше не вернусь. Услышала по радио, что во Дворце пионеров есть театральная студия. Пришла на вечер художественного слова. И моя кофточка оказалась залитой слезами от восторга. Там я поняла самое великое - что такое мироощущение, а не мировоззрение. Представьте, надо прочесть: Она проснулась рано, увидела то-то, то-то... Так вот прежде чем читать, надо увидеть, как она проснулась, под одеялом, без одеяла, одна, не одна, какая погода на дворе... То есть слова - потом, сначала ВИДЕНИЕ, ощущение - вот чему учила Анна Гавриловна Бовшек в театральной студии. И именно с этим ощущением я пришла в ГИТИС и читала одну из Итальянских сказок Горького, в которой мать убивает своего сына. Я плакала, все члены приемной комиссии вытирали глаза. А потом Тарханов спросил: Детка, а у тебя нет чего-нибудь повеселей? Стоит такая кругленькая, без каблучков, с косичкой - комическая героиня. Но веселого у меня ничего не было. Я прочла им из Евгения Онегина . Приняли меня сразу.

- Насколько совпало ваше амплуа с вашими представлениями о собственных возможностях?

- Считаю, что счастье мое в очень раннем осознании того, что голубые роли мне не интересны - мне интересен характер. А как только появился сын, меня стали интересовать проблемы материнства, отношения отцов и детей. В советско-финском телевизионном фильме Свеаборг играю эпизод: пятиминутное свидание перед казнью сына (актер Борис Галкин). В сценарии были какие-то слова, но у меня не получилось их произнести. Так и был сыгран эпизод трагический - без слов. А в театре Люсе Фетисовой, талант которой я очень ценю, всегда давали роли красавиц, героинь, а мне - тех, кого не любят или даже убивают.

Я мечтала о Джульетте, но когда увидела в этой роли Уланову в одном из последних ее спектаклей, то поняла, что мне так Джульетту не сыграть. Не сыграла я и Офелию, и Трактирщицу, и Нору, и Раневскую.

Сегодня мечтаю сыграть женщину-мать, дожившую лет до ста четырех, любящую и в картишки поиграть, и бокал шампанского выпить, и сигаретку иногда выкурить, не важно, сколько ей лет, но она остается женщиной.

- Вы не поглядывали в сторону других театров?

- Мне предлагал роль Завадский. Однажды приглашали в Театр Маяковского. Но ведь я попала в труппу изумительнейших актеров, которых Алексей Дмитриевич Попов собирал по крупицам даже для эпизодов. Добржанская, Константинов (который ушел потом в Малый театр), Петров, Попов, Зельдин, Сагал, Благообразов... Театр Советской Армии был очень любим зрителем. Я, когда училась в ГИТИСе, смогла пробраться на Учителя танцев только на лестницу на балконе. А попав в эту труппу, продолжала учиться. В то время нам, молодым, назначали шефов. У меня был шефом Константинов.

- Сегодня молодые актеры обращаются к вам за шефской помощью?

- Когда обращаются, я стараюсь направить человека так: Ведь вот есть момент, где ты прекрасно почувствовал и сыграл. Вот от этого момента ищи! Но обращаются сегодня редко. Нынешние молодые все - гении. А я всю жизнь училась, учусь и буду учиться, когда начинаю новую роль, мне до сих пор кажется, что я ее провалю. Не чувствую себя мастером, и до сих пор, если есть какая-то интересная работа актера, я иду из-за нее смотреть спектакль.

- На кого ходите?

- Ходила смотреть Чурикову. Люблю, как играет Максим Суханов. Его Станиславский в телевизионной постановке Театрального романа или Сирано в Театре Вахтангова доказывают, что он - из той гвардии настоящих мастеров, которая была мне дорога когда-то. Люблю его в роли Хлестакова, хотя сама постановка показалась спорной - я люблю режиссеров, которые стремятся к РАСКРЫТИЮ автора, а не показывают свои представления об авторе. Очень нравилась Гундарева, причем тем богатством, которое было заложено в ней, но не высказано. Знаете, мне неинтересен текст, интересно, что актер думает и чувствует. За что я ценю, например, некоторые работы Армена Джигарханяна. Многого жду от Владимира Машкова и от Бориса Плотникова.

- На каком этапе вашей профессиональной карьеры вы научились играть любовь?

- Когда поняла, что любовь - не слова. Лет в двадцать пять я вышла замуж за Сережку, три с половиной года до этого мы дружили - я проверяла, настоящее это чувство или нет. Замечала, что волнуюсь, если его долго нет, а мы договорились пойти вместе в библиотеку или консерваторию. Я в детстве не слышала музыки, поэтому в юности в консерваторию летела каждый вечер. Контролерши пропускали меня без билета! Что со мной было, когда я впервые услышала Колокола рахманиновские!

- Правда ли, что вы любите и джаз?

- Джаз и блюз научил меня слушать Алексей Колосов - мой сын, музыкант и радиожурналист. Я обнаружила, что в джазе импровизируют так же, как актеры на сцене, а это то, что я больше всего ценю в актерах. То, чему учил меня Андрей Попов, с которым интересно именно потому, что он был непредсказуемым импровизатором.

- Как на протяжении почти 60 лет - режиссеру Сергею Колосову и актрисе Людмиле Касаткиной - удается оставаться влюбленными супругами?

- Вот представьте: меня приглашает на концерт довольно влиятельный человек. Я говорю: Сережа, завтра концерт, а ты пойти не можешь - у тебя съемка. А вот этот человек меня приглашает. Как ты к этому относишься? Он говорит: Иди, конечно. Только спроси у него: он тебя проводит или мне тебя встретить? Поэтому я своего мужа просто сравнить ни с кем не могу. Отдает мне всю зарплату до копейки. Я: Ты что, с ума сошел? У тебя всегда должны быть деньги! Если ты идешь в буфет с женщиной, она что, за кофе сама должна заплатить? Я вынуждена каждый день на протяжении всей совместной жизни совать ему в карман деньги.

А когда мы с ним только поженились, к нам приехали мои родители, я и говорю: Мамочка, смотри, он не умеет гвоздя вбить, занавеску повесить! - стою, плачу. А папа говорит: Не плачь, детка, он другое умеет . Или, например, если он мне даст поспать лишний час, то не разогреет себе завтрак, или у него все сгорит, или просто забудет. Когда была жива его мамочка (которая меня безумно любила, была моей второй мамой), я как-то услышала, что она говорит кому-то по телефону: Что вы, Людочка все умеет, она так готовит, она то, она се... Кладет трубку, и я кидаюсь к ней: Что же вы говорите? Я ведь ничего здесь не делаю - не умею . - Да ты всему научишься. Разве в этом дело? - отвечает.

- Может быть, в этом секрет семейного счастья - не воспитывать друг друга?

- Во-первых. А во-вторых, я очень многому научилась у Шекспира. Благодаря ему я поняла, что мужу надо уступать. Муж говорит, что на меня невозможно сердиться, потому что я тут же прошу прощения. Научило прощать меня Укрощение строптивой ...

- Роль, за которую вы получили Золотую нимфу в Монте-Карло...

- ... На фестивале, в котором принимало участие пятьдесят стран. Нас с Сережкой там не было. О том, что получила приз, узнала по радио. Не поверила! Прихожу в театр, стоят внизу коллеги, мне аплодируют. Я: Так это правда? А Андрюше Попову за роль Петруччо? Мне было больно, что они там в жюри не поняли, какой превосходный Попов - Петруччо. Это был первый международный приз, полученный советским телевидением.

- Катарина - одна из самых убедительных ваших ролей. Так же, как и роль решительной укротительницы: Хороший характер. Такой тиграм и нужен . Я была уверена, что вы играете саму себя.

- Я всего четыре раза входила к тиграм. В остальных случаях Риточка Назарова меня заменяла. Но я действительно бываю решительной. Если поставила перед собой какую-то цель, а у меня что-то не получается. Например, никак не могла научиться говорить не по точкам и раз восемь ходила смотреть на Любовь Добржанскую, которая произносила полторы страницы текста без единой точки. (Алексей Дмитриевич Попов говорил, анализируя наши спектакли: Самый большой недостаток в том, что ты стучишь точками. Так не разговаривают люди. Люди не ставят точек, они интонируют запятые. Слушайте жизнь! В троллейбусах, в трамваях .)

- Решительный характер проявился и на съемках фильма Помни имя свое - вы умудрились похудеть на двенадцать килограммов...

- Два месяца мы снимались в концлагере Освенцим . Я купила себе флягу, наливала туда чай, добавляла лимончик и капельку меда. Когда все собирались на обед, говорила, что у меня обед с собой. Обманывала мужа. Двенадцать килограммов - это много. Стала терять сознание. Иногда падала прямо в грязь головой, и маленький мальчик, который играл моего сына, подбегал ко мне первым, крича: Людмила Ивановна, я здесь, я с вами .

- Насколько трудным для вас, обласканной советскими властями, был переход в новую историческую реальность?

- Я, беспартийная, в течение 10 лет была заместителем председателя Всероссийского театрального общества, активно участвовала в работе нескольких обществ дружбы, Дома актера... Не обижена была и в отношении почетных званий и наград.

Но вместе с тем есть рана, нанесенная той же властью, которая не заживает. Нас было двое детей на руках у неработающей матери (отец, рабочий-электрик, был отправлен в 1941 году с заводским оборудованием в Сибирь и вернулся только в 46-м). Младший брат, лишенный материнского надзора, связался с дурной компанией, участвовал в квартирной краже и был приговорен к 10 годам лишения свободы. В шестнадцать лет! Вернулся больной, душевно-искалеченный человек. Когда о судьбе брата узнали в театре, я была на грани увольнения. Генерал Паша (фамилия тогдашнего начальника театра) не дал меня в обиду, дело ограничилось комсомольским взысканием. Вот такие ласки .

Во время путча 1991 года я была у Белого дома. Там был мой сын, я пошла его искать и провела там сутки. Начиная с Каннского фестиваля 1955 года, где вне конкурса показывалась Укротительница тигров , я более тридцати раз выезжала за границу. И я всегда испытывала боль за нашу страну: почему люди за кордоном живут свободнее и в большем достатке? Поэтому многого ждала и от Горбачева, и от Ельцина. Не дождалась.

Сегодня слежу за тем, кого мы выбираем, изучаю, кто способен на справедливость, а кто - лжет. Есть для меня два святых чувства - совесть и справедливость. Когда спрашивают: Ты веришь в Бога? , - я отвечаю: Конечно! Мой Бог - это моя совесть. Когда она меня покинет, меня покинет Бог . Несправедливость меня ранит. На какое-то мгновение даже убивает.

- С несправедливостью боретесь?

- В театре - да. В жизни не борец. Но стараюсь помогать людям, которых обидели. И могу высказать обидчику все, что угодно. Могу где-нибудь на приеме, если ко мне подходят с бокалом и неискренне спрашивают: Как вы поживаете, Людмила Ивановна? ответить: Вам что, это действительно интересно? Тогда я могла бы вам кое-что рассказать , - смотрю, а человека след простыл. Очень чувствую фальшь и обожаю искренних людей. Каждому, кто протягивает руку, подаю. Не хочу понимать, на что эти деньги пойдут. Раз протянул руку, значит, ему надо.

- Я слышала, что из рода Касаткиных вышел настоящий святой...

- Сын моего двоюродного брата ушел в Смоленск - учиться в семинарию. Мы его после этого уже не видели. А он, оказывается, окончил семинарию и много месяцев добирался до Японии как миссионер. Я узнала об этом в Смоленске, в Успенском соборе, когда ставила свечу Николаю Угоднику. Митрополит Кирилл сказал: Мы вам покажем другого святого - Николая Японского. В миру - Касаткина . И я сразу вздрогнула, потому что род Касаткиных был только в нашей деревне и еще через четыре деревни несколько семей.

- Как вы, служа в Театре Армии, терпели постановки, которые делались не по художественным, а по идеологическим соображениям?

- Давайте признаем, что деидеологизированных театров в СССР не было. Порой это доходило до абсурда - вспомним Зеленую улицу Сурова в постановке МХАТа, отмеченного за эту галиматью Сталинской премией (весь цвет МХАТа, включая Тарасову, играл железнодорожников-стахановцев, Москва смеялась).

А вот Театр Армии Сурова не ставил. И Анатолия Софронова не ставил. А Володина и Друцэ ставил. И Теннесси Уильямса. Просто в репертуаре армейского театра были неизбежны пьесы об армии, войне и победе. И поездки в действующую армию, по госпиталям, полигонам. А я с удовольствием выступала перед теми, кому труднее, чем остальным.

- За те одиннадцать лет, что Борис Морозов - главный режиссер театра, он не занял вас ни в одном спектакле. Почему?

- Задайте этот вопрос ему. В глаза.

- Вероятно, ему не попадалось достойного вас материала...

- Это полуправда. А правда заключается в том, что мы оба - профессора кафедры актерского мастерства. (Между прочим, из трех наших с Сергеем Колосовым выпусков двое студентов стали народными артистами, а пятеро - заслуженными). Так вот, если в процессе репетиций сталкиваются два опытных театральных работника и их позиции окажутся полярны, то кто победит? Морозов? Отлично! Он ведь - главный режиссер. А если нет? Зачем рисковать, если проще обойтись без нее (без меня, значит). И обходится. Уже 11 лет.

- А без какого режиссера вам трудно обойтись? С кем бы вы хотели продолжить работу?

- С Бурдонским Александром Васильевичем. Очень многое нас связывает - Транзит , Ваша сестра и пленница , Шарады Бродвея , Орфей спускается в ад ... Огромная творческая жизнь. Мы - люди одной крови. Близнецы. Кроме того, он - сын генерала, верен театру и делу армии. И еще я бы хотела продолжить работу с режиссером Сережей Колосовым.

- Что бы вы посоветовали режиссеру, который хочет вас занять, но не решается?

- Хоть раз встретиться со мной и увидеть, что со мной не страшно, что я на режиссера не смотрю, а просто пью его глазами, если он прав. А если не прав, предложу свой вариант.

- Вы сейчас распугали всех режиссеров. Какой режиссер хочет этого от актера?

- А я люблю именно таких режиссеров!

Светлана Полякова

Культура , № 43, ноябрь 2007